Он повествовал о первых месяцах моей жизни в Германии после отъезда из Петербурга и о моих попытках осознать начавшуюся войну.
С помощью того текста я пыталась осторожно погрузиться в мое собственное прошлое, раздвинув слои прожитого и запомненного – с тем, чтобы вытащить на свет важные метки, от которых можно было бы отстроить нечто новое.
Тот текст я писала в отеле в Бонне, часами не выходя из комнаты, переписывая предложения, перекусывая творогом и абрикосами, делая однотипные фотографии видов из окон. Получалось практически одинаково – но не совсем. Разницы было находить крайне увлекательно. Идет электричка – не идет, идут облака – или небо спокойно голубое без изменений, приехал ли снаружи гигантский строительный кран или по-прежнему выше нашего отеля ничего в округе не виднеется.
Вечерами я гуляла вдоль Рейна или ехала в центр чтобы открыть для себя новые бары бывшей столицы Западной Германии. В некоторые дни, на переговорах ООН по климату (проходивших в здании бывшего Бундестага ФРГ) я выходила из конференц-залов с табличками стран, расположенных по алфавиту, на зеленый газон внутреннего двора – с видом на ту же самую реку, и вела разговоры с близкими и дальними знакомыми – в условиях тотальной потерянности.
Почему я была там, почему осталась так надолго, каковы были мои цели? Ключевыми повествованиями тех двух с половиной недель в июне 2022 стали эти блуждания, тогда казавшиеся бессмысленными, а сейчас, по прошествии двух лет, определенно важными – в том числе, для постановки точки, для начала отсчета.
Я вновь приехала в Бонн в июне 2024.
1.
В один из вечеров всех постояльцев отеля эвакуируют. По громкоговорителю во всех комнатах сирена призывает покинуть комнату, выйти на улицу, говорят о чем-то опасном. Я выхожу через запасной выход, вниз по лестнице, в саду вокруг фонтана уже очень много людей, кто-то в полотенцах только что из бассейна (не хотела бы я оказаться на их месте); группа коллег пьет вино с мороженым и клубникой, они еще не знают всех подробностей. Я рассказываю, что говорят внутри отеля, приезжает полиция, внутри все суетятся, снаружи заглядывают в окна. Ждем. Что может произойти? Ложная тревога. Повод выйти, изменить планы на вечер. В других местах в мире это означало бы другое.
В какой-то момент у нашего столика оказывается человек в инвалидной коляске. Он спрашивает нас о происходящем внутри, коллеги предлагают ему вино. Он весел, балагурит на бодром английском. Полиция так и не выходит, людей внутрь не пускают, а всем хочется – начался же чемпионат Европы по футболу – смотреть на больших экранах в лобби на игроков, команды, голы, быть вместе, быть рядом, кричать.
Наш гость смеется, бьет себя по коленям.
Я смотрю на него и не могу поверить совпадению.
Два года назад я написала следующее:
«У входа в отель поздно вечером я прошу сигарету у человека в инвалидной коляске. Узнав, что я из России, он начинает говорить со мной на польском. Вообще-то он из Катара, занимается развитием паралимпийского спорта, приехал сюда на несколько недель в Международный паралимпийский комитет. Он выучил польский, потому что ему нравится этот язык. 20 лет назад он попал в автомобильную аварию и с тех пор не может ходить. Мы много говорим о войне, он долго стучит по моему колену, говоря, что я должна быть сильной, я могу быть сильной, я могу ходить, и я могу сделать будущее, другое будущее».
Сейчас он вновь рядом с нами, он не узнает меня, он несколько суетлив, он хочет вновь внутрь. Я протягиваю ему бокал вина и начинаю говорить. Что мы встречались тут два года назад, что он занимается развитием паралимпийского спорта, что он знает польский, что он попал в автомобильную аварию. Я рассказываю ему его жизнь. Он ошарашен. Он слушает меня, не веря. Он не помнит нашу встречу.
Я быстро откланиваюсь и отправляюсь в номер. Отель вновь открывают, полиция покидает здание. Все хорошо, ложная тревога. «Кто-то закурил, может», говорит мне одна из сотрудниц.
Я не сказала ему самого важного, думаю я. Надо спуститься. Я спускаюсь и нахожу его в лобби. Он почти спит под звуки телетрансляции матча. Я аккуратно касаюсь его колена.
Послушайте, я хотела вам сказать, я очень благодарна вам тогда за эти слова, они очень много для меня значили. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Для меня это было очень-очень важно.
Он берет меня за руку и начинает катиться в сторону бара. Я иду рядом.
Джин, спрашивает он меня? Я киваю.
Бармен что-то говорит ему на арабском. Он не хочет наливать вам напитки.
Мой спутник настаивает.
Бармен соглашается и спрашивает на немецком мой номер комнаты. Мой спутник пытается записать напиток на себя, но бармен против. Он в целом, кажется, не одобряет подобного времяпрепровождения этим вечером.
Я записываю джин на свою комнату. Аналогичный напиток моему спутнику бармен не наливает совсем.
Я буквально пробую губами лед и горькость – и невидимо, под барной стойкой, передаю бокал моему собеседнику в инвалидной коляске. Он вновь выглядит сонным.
Он говорит, что стал многое забывать.
Я киваю и вновь благодарю его.
Время уйти во второй раз. Подняться на стеклянном лифте, глядя все время вниз, увидеть долгий прямоугольный коридор, освещенный лампами вечного света – тут в любое время суток одинаковый вид, можно не понять, когда ты. Войти в комнату, посмотреть из окна на проезжающий поезд. Что-то закончено.
Let us go then, you and I, When the evening is spread out against the sky Like a patient etherized upon a table; Let us go, through certain half-deserted streets, The muttering retreats Of restless nights in one-night cheap hotels And sawdust restaurants with oyster-shells: Streets that follow like a tedious argument Of insidious intent To lead you to an overwhelming question... Oh, do not ask, “What is it?” Let us go and make our visit.
В музее Kunstmuseum Bonn в июне 2024 проходит выставка Aufbruch in die Moderne – «Пролом в современность» (или модерн). Работы художников начала XX века, в том числе, круга рейнских экспрессионистов, сочетаются с пропечатанными на стенах цитатах о политических, социальных и технологических событиях тех десятилетий.
Если следовать хронологическому пути, мы видим, как десятилетия создают, накапливают, воспроизводят изобретения. Возникает новая инфраструктура, появляются железные дороги, электричество, автомобили. Все растет, все расширяется. Самый большой вокзал в мире – а нет, тут больше, – а тут вокзал с дополненными функциями. Самый большой или быстрый корабль, первый самолет такого вида, первое освещение этой улицы.
«Всех и вся перевозит неутомимая железная дорога. Бесчисленные локомотивы беспрерывно доставляют в город сырье, товары и людей; в обратном направлении несколько человек добираются до летних курортов – едут на озера или в горы.
…В отличие от доиндустриальных путешествий, которые, следуя руслу рек и горных хребтов, вписывались в естественные контуры ландшафтов, железные дороги, как стрела, прорезали пространственные контексты своими разрушительными туннелями и мостами».[1]
А потом начинаются катастрофы. Там затонул танкер, там пассажирский лайнер, там провалился железнодорожный мост, взорвалась подстанция.
«Такие доиндустриальные катастрофы, как штормовые наводнения или вспышки молний, были природными явлениями, в то время как катастрофы, вызванные человечеством или технологиями, имеют совершенно иной характер.
Сигарета, случайно выброшенная в сторону, поезд, сошедший с рельсов. Здесь технические аппараты и машины обращаются против самих себя и занимаются самоуничтожением».
Меняется и образ жизни и работы людей.
«Возросшая нагрузка на работе и монотонный, работающий по часам труд на фабриках, требующий пунктуальности и предварительного планирования, с одной стороны, ускоряют темп жизни, а с другой – истощают энергию работника. Возникающий парадокс возбуждения и истощения выражается в чувствительности к свету и шуму, к погодным условиям и другим людям; это приводит к бессоннице и отсутствию аппетита, к нервозности и общей потере энергии.
…Здесь расщепление на множество личностей может превратиться в акт освобождения».
Я думаю о настоящем, я примеряю все эти события на время сейчас, 20-е годы XXI века. Какие катастрофы мы проживаем сейчас, как мы справляемся или не справляемся с ними?
Я спрашиваю об этом Chat GPT. На вопрос о том, чем запомнится 2024 год в истории, я получаю ответ в виде набора фраз о значительных геополитических изменениях и технологических прорывах, включая упоминания климатических катаклизмов и международного сотрудничества в экологической сфере.
Этот ответ – о нас, о наших жизнях сейчас. О происходящем на войне, об арестах знакомых, о желаемых, вынужденных или спланированных кем-то перемещениях больших количеств людей по миру, о потоках воды, разрушающих города, об умирающих от засухи деревьях, о потере своей прошлой жизни, потери себя прежней.
Как найти новый смысл тому, что я делаю? Что имеет значение сейчас, в это время полномасштабного смятения недавнего настоящего вихрем текущего? Маленькие, конкретные, полезные дела для ближних? Новые большие идеи прекрасного будущего? Ежедневные практики заботы, осознанности, признания, что ситуация такова как есть? Документирование, архивация, картирование происходящего для библиотеки будущего, которая, возможно, никогда не будет построена?
The dense commuters come, Repeating their morning vow; "I will be true to the wife, I'll concentrate more on my work," And helpless governors wake To resume their compulsory game: Who can release them now, Who can reach the deaf, Who can speak for the dumb?
All I have is a voice To undo the folded lie, The romantic lie in the brain Of the sensual man-in-the-street And the lie of Authority Whose buildings grope the sky: There is no such thing as the State And no one exists alone; Hunger allows no choice To the citizen or the police; We must love one another or die.
Потерять ключи, шапку, футляр от очков, важный документ на одной странице A4.
Потерять в квартире, долго искать и впоследствии, может быть, и найти. Потерять на улице, написать объявление в районную группу, кто-то ответит. Потерять в поезде, обратиться в службу потерянных вещей, ждать их сообщения. Потерять на вечеринке в баре, зайти через полгода, найти спасенную перчатку в коробке для обнаруженных вещей, выбрать свое оттуда из многого.
Утерять контакт с другом, просто перестать общаться, разъехаться, нет времени писать, звонить тоже, всегда что-то еще, другие люди вокруг. Если там далеко кто-то умер, то это не представить и не понять как будто до конца, ведь человек далеко – он в последние годы там далеко, как он может исчезнуть, он же просто стал еще дальше.
Потеря дома, во сне видишь как в квартире сидишь и ждешь. Еще кто-то приходит, говоришь о важном. Просто чувство тепла и близости. Хранишь ключ от той квартиры, но достаешь редко. Иногда бродишь в онлайн картах, смотря на улицы, перекрестки, дома – были ли закрыты занавески летом 2016? А осенью 2020? Идешь по улице – последняя съемка 2021 года, например – зайти во двор, а там уже 2018. Что я делала в этом месяце? Кто выходил из подъезда и попал в кадр, знаю ли я этого человека? Какой был вид из окна четыре года назад, что мне фотоархив напоминает? Что там в квартире еще полезное осталось, пора ли перевозить или пусть пока там поживет, может я быстрее доеду еще, доеду, заеду, не вернусь уже, возвращаться какое-то сильное слово, для прошлого скорее.
Экологи говорят, что некоторые экосистемы будут потеряны окончательно – леса, коралловые рифы, острова. Виды животных исчезают. А что мы знали о них раньше?
Летом-осенью 2024 мы смотрим много квартир в Берлине, в одной из них, в доме где-то 60-х годов, обнаруживается гигантский каменный подвал, подходящий скорее замку. Оказывается, подвал сохранился еще с начала 20-го века, вся верхняя часть дома была разрушена в результате бомбежки и отстроена заново, уже в новом стиле, лишь подвал сохранил это воспоминание о том, что было раньше, о старом доме.
В Бонне в июне 2024 я нахожу бар, в котором летом 2022 я провела много времени, записывая мысли для предыдущего текста. Сейчас в нем футбольные болельщики, я не нахожу там места. Покупаю мороженое, стою на другой стороне улицы, рассматриваю открытое окно, мужчин в отличительных футболках их команд, телеэкраны с перемещениями игроков, пытаюсь вспомнить, узнаю ли я молодого человека за баром. Никто меня не замечает.
Через час оказываюсь в полуподвальном баре, в котором под кавер группу серьезных мужчин среднего возраста в черных оверсайз пиджаках танцует и пьет пиво много разных людей. Одна из гостей выходит с нами на улицу, рассказывая по пути про сестру в ЮАР, которой надо позвонить, срочно позвонить, про смену работы, про коррупционные скандалы в администрации района, где она живет – все сразу, все вперемешку. Сестре мы не дозваниваемся. Она долго идет за нами и продолжает рассказывать что-то. Мы исчезаем в метро.
В день отъезда я вижу ее вновь на вокзале, уже в компании мужчины, они сидят на полу в зале ожидания, с двумя рюкзаками. Она говорит теперь о сестре в Канаде и о том, что надо сесть на какой-то поезд, но не понятно на какой. Мужчина покупает пиво. Я на долю секунды думаю задержаться с ней, расспросить что-то, понять, что же происходит в ее реальности, но жизнь ведет меня в поезд, ведь билет, место, надо к вечеру вернуться. Она провожает меня до поезда, долго машет рукой, предлагает приехать еще. Я пытаюсь представить ее жизнь, проскальзывая взглядом пригороды Бонна из окна все ускоряющегося поезда.
Жизнь стала какой-то гиперреальной. Разрушения и страдания теперь видны и осязаемы, от них не закрыться уже очарованием волшебных историй, которые ведут тебя вечером куда-то, в один бар, потом в другой, потом в темный дом, потом на берег сумрачно сияющей реки – в увлекающее, в котором можно почувствовать себя героиней картины, романа или фильма. Реальность виднеется за.
Нужна новая фантазия, чтобы подпитываться ею. Нужна новая история открытий, когда нет возможности остановиться и вернуться вовремя к поезду, потому что бал/концерт/международная встреча в замке уже начались и надо найти лишь платье и уложить волосы, чтобы открывать дверь за дверью, удаляясь от расколотой реальности, куда падают все потери, улетают от тебя – и ты бежишь в обратную сторону от них, катишься по склону холма вниз от желания вернуть что было и кто был.
All the people we used to know They’re an illusion to me now Some are mathematicians Some are carpenters’ wives Don’t know how it all got started I don’t know what they’re doin’ with their lives But me, I’m still on the road Headin’ for another joint We always did feel the same We just saw it from a different point of view Tangled up in blue
Я писала этот текст вечерами в офисе, когда все уходили.
Когда в створе Badstrasse (Бадштрассе), за рекой Панке, медленно садилось солнце, как это бывает тут летними месяцами, окрашивая небо и дома то в красный, то в фиолетовый, то в золотой свет. Иногда приходили грозы и тучи, жесткие капли воды били об стекла, внизу, прикрыв головы пластиковыми пакетами, бежали люди.
Я стояла у окна и думала, что надо написать что-то смешное. Что-то, что предложит нам улыбнуться.
Например, о всех смешных историях новой жизни – историях взаимодействия с бюрократией, разговорах в кафе, со случайными прохожими. Историй о том, как продавец овощей начал спрашивать меня о родах различных овощей в немецком, и на пятом я сделала ошибку, и он понял, что немецкий тоже мне не родной язык. И мы долго смеялись, и он предложил мне чай.
Или истории о бегущей по коридорам станции Westhafen цитате из Гейне о том, что когда он также по политическим причинами переехал во Францию, его имя все менялось и менялось и превратилось в месье Рьен – господин Никто. Я тоже в какой-то момент стала представляться как Анжелина ДавыдОва, так легче и проще запоминается.
Или все истории и шутки из моей ежедневной жизни тут, связанные с гномами. В лифт Deutsche Oper помещается пять человек или девять гномов, говорят ваши попутчицы. Именно гномы управляют и крутят все невидимые подземные механизмы, на которых тут ездят (и опаздывают) поезда или которые закачивают воду в наши квартиры. Именно артели гномов приносят на улицы и в парки строительное оборудование, которое стоит там потом годами – ремонт заканчивается крайне редко – и только для того, чтобы начаться где-то еще рядом. Гномов не дозволяется увидеть – в Кельне стоит памятник женщине, которая с фонарем спускается в нижний мир, чтобы рассмотреть их – после чего гномы обижаются и перестают помогать людям: варить вино и пиво, печь хлеб, столярничать.
Ночью я часто всматриваюсь в темноту близких и дальних слоев улицы – но вижу лишь худенькую лису, преследующую кошку. Та все-таки убегает, а лиса ложится на парковке рядом с автомобилями, вытягивая морду на лапы и смотрит на меня в упор, заменяя потухшее от отсутствия движения освещение во дворе сверканием двух небольших круглых глаз.
Что-то неожиданное.
На встрече с российскими политиками и правозащитниками, которые в августе 2024 оказались в Берлине вследствии обмена заключенными между Россией и странами Запада.
Олег Орлов, 71 год, говорит: «Пока я сидел, коллеги работали. Коллеги работали, а я сидел. Хотя тоже работал по-своему».
«Нас часто спрашивают, присылать ли открытки! Да, в тюрьмах очень любят открытки. Даже от незнакомых людей. Даже с видами моря, красивых городов и еще чего-то там».
Можно улыбнуться.
Du, laß dich nicht verhärten in dieser harten Zeit. Die allzu hart sind, brechen, die allzu spitz sind, stechen und brechen ab sogleich.
Du, laß dich nicht verbittern in dieser bitt’ren Zeit. Die Herrschenden erzittern - sitzt du erst hinter Gittern - doch nicht vor deinem Leid.
Don't let yourself be hardened / In these hard times of ours / The hard ones break so easy / The sharp ones sting so easy / And then are dead in hours
Don't let yourself be bitter / In bitter times like ours / While in a cell you're sitting / The rulers will be fretting / Though not for you of course
Постараемся пережить (в обоих смыслах этого слова), постараемся выжить.
Пройдем километры и еще километры дальше.
Посмотрим на почти полную луну и скажем – дорастет. А потом пропустим полнолуние, но не страшно, еще же будет.
Не возьмем себе и не передадим дальше части разрушительного или злорадного – понимая, что все это есть вокруг, далеко или близко, смотря в глаза внимательно.
Просто успокоимся пока, на время.
Быть счастливым – это трудная задача на каждый день.
